Райские яблочки

Специальный показ в программе «Метаморфозы».

Политический памфлет на основе рассказов финского писателя Мартти Ларни о встрече попавших на Землю из рая философа Сократа и простого солдата, погибшего на войне.

Не только Христу может быть даровано воскрешение, ведь у Бога иногда тоже проявляется чувство юмора. Устав смотреть на омрачающие идиллию рая кислые лица философа Сократа и погибшего на полях Второй мировой солдата Виттори, Предержитель отправляет их развеяться в современный (по состоянию на начало 1970-х) мир. Царящим в нём нравам и порядкам Сократ и солдат удивятся так, что переосмыслят не только своё место в раю, но и саму сущность человеческого бытия.

Удивительный образец советского сюрреализма в кино, «Райские яблочки» — редкий для отечественного кинематографа случай — начинают с того, что предъявляют зрителю развёрнутую картину жизни после смерти. Дальше — больше: фильм Георгия Щукина полнится образами, магия которых надолго пережила идею памфлета на капиталистический мир. И если комические из них — вроде знакомства классика античной философии с феноменами сигарет и телевидения — вызывают сатирический эффект, то явление покойному военному вечного огня уже создаёт мощную, парадоксальную в своей странности экзистенциальную драму.

О программе «Метаморфозы: превращения, воскрешения и магическое кино»

Полвека кинематографа, полные перемен — и фильмов о переменах, в новой кураторской кинопрограмме «ГЭС-2».

История человечества — это история увлечения потенциалом трансформаций, как персональных, так и культурных или общественных. Сложные времена как будто способствуют тому, что на первый план выходят обещания метаморфоз и вовсе магических или фантастических. Одержимость ими нередко приводит мир к переменам уже подлинным, преобразующим саму ткань человеческой жизни.

Но в чём природа этих изменений и насколько они сущностны? Начиная с Гераклита и Сократа философы столетиями спорили о самой их возможности и характере их влияния на реальность. В некотором роде кульминацией этих изысканий стала философия процесса, которую вывел Альфред Уайтхед: он считал, что только в своей изменчивости повседневная жизнь проявляет себя по-настоящему и во всей полноте.

Кинематограф, в самой основе которого лежат движение образов (не зря в английском он называется motion pictures) и работа с категориями времени и пространства, вполне можно считать самым наглядным воплощением философии процесса. Недаром тот же Уайтхед полагал творческую изобретательность наивысшим выражением стремления реальности к постоянному потоку перемен. Более того, сама природа кино предполагает развитие — не только истории или формальной структуры фильма, но и опыта, переживаемого зрителем во время просмотра. Фильм способен изменить свою аудиторию, преобразовать её душевное состояние, обострить чувственное восприятие мира — и для всего этому ему не требуется менять объективную, предметную реальность.

Нет ничего удивительного в том, что кино с его множеством приёмов и трюков и возможностью на время опровергать незыблемые принципы устройства вселенной за сто с лишним лет своей истории не раз и не два обращалось к теме, энергии и механике перемен. В программу «Метаморфозы» вошли восемь фильмов, по-разному осмысляющих возможность настоящих изменений — и нередко доводящих их до предела, расширяя тем самым наши представления как о реальности, так и о самом кинематографе.

Так, Ингмар Бергман, расписываясь в иллюзионистской природе режиссуры в «Лице», наглядно даёт понять, что даже шарлатанские метаморфозы способны привести к мощному персональному откровению. Своеобразной рифмой-антитезой ему может служить «Лицо медузы» аргентинки Мелисы Либенталь, которая спустя 70 лет после шведского классика готовит своей героине превращение шокирующе реальное, вписанное в повседневность — и поэтому способное задать этой повседневности самые неожиданные вопросы.

Энергия изменений нередко движет и жанровым кино. Растерянные женщины из гонконгской классики «Героическое трио» преображаются в супергероинь, меняющих время и пространство, а режиссёр Лоу Е прикрывает мощное протестное высказывание механикой романтической драмы и криминального триллера, не брезгующих сверхъестественными материями.

Пожалуй, самый сильный протест, который кино (и культура в целом) может выразить, — это протест против смерти. И вот фантастическое воскрешение превращает «Счастливого Лазаря» Аличе Рорвахер из неореалистического слепка ушедшей жизни в полноценную притчу о природе бытия. Глаубер Роша в своём «Возрасте Земли» идёт ещё дальше и организует сразу четыре Вторых пришествия для того, чтобы попытаться указать современности на возможность подлинно целительных перемен.

Современность не очень прислушалась к бразильскому визионеру от кино (в отличие от Микеланджело Антониони, провозгласившего «Возраст Земли» учебником модернистского мышления). Но послание Роши, призывавшего к преобразованиям личным и глобальным, продолжает оставаться актуальным. В конце концов, образы и видения метаморфоз, опережающие своё время, если и не воплощаются в реальность, то гарантированно меняют всех, кто с ними соприкасается.